Глава 4. На полустанке

На этот раз я приехал за змеями один. Друзья по разным причинам не смогли выбраться из Москвы. Я поселился на железнодорожном разъезде у неразговорчивого, хмурого путевого обходчика и целыми днями пропадал в песках.

Мне захотелось понаблюдать за варанами. Эти сильные, ловкие и подвижные «крокодилы пустыни» давно привлекали меня своей первобытной внешностью. В неволе мне приходилось не раз видеть варанов, но это меня не удовлетворяло. Местные жители рассказывали о варанах много необычного и даже невероятного. Утверждали, что вараны «доят» коз и очень любят козье молоко, что порой они затевают на бурых, выжженных солнцем холмах настоящие побоища между собой, и многое-многое другое. Теперь появилась возможность кое-что проверить.

В этот момент нужно быть предельно внимательным и осторожным

Медленно прокрадывается варан, неслышно скользит в прибрежных камышах, подбираясь к добыче. Вараны любят лакомиться птичьими яйцами и опустошают гнезда, расположенные на земле или в низком кустарнике. Варан — смелый и дерзкий грабитель. Он вооружен острыми зубами, длинным плетевидным хвостом, которым и хлещет, как плетью. Хвостом варан может нанести очень сильный и болезненный удар.

Близкое знакомство с этими сильными, подвижными, отчаянными существами, как правило, не сулит ничего хорошего. Варан, застигнутый у норы, не удирает, а идет напролом, разевая пасть, полную зубов, зачастую зараженных трупным ядом. У него бульдожья мертвая хватка.

В поисках змей я уходил далеко от дома, возвращался к вечеру совершенно разбитый и пустой. Змеи почти не встречались, зато я нередко видел ползающих по барханам варанов. Вечерами, когда на пески ложились косые тени, вараны как угорелые носились по песчаным холмам, преследуя друг друга, ловили насекомых. Иногда они застывали как изваяния, напоминая своим видом древних, сказочных драконов. Чаще всего я наблюдал их в районе блестевшего на солнце солончака. Изловить варана в одиночку — дело нелегкое, еще труднее преследовать его по пескам. Испуганный варан удирает с большой скоростью, а человеку бегать по барханам и сыпучим пескам не так-то просто.

Но я все же решил попробовать поймать варана (Мы сочли возможным при переиздании книги оставить в ней ряд эпизодов, в которых автор рассказывает о своих попытках поймать и приручить варана, поскольку, на наш взгляд, в них содержится немало интересных сведений о повадках этих животных. Однако необходимо еще раз напомнить, что в настоящее время ловить варанов запрещено, они находятся под охраной государства. (Примеч. редакции.)). Вначале мои попытки оказались тщетными. Вараны бегали куда лучше и легко скрывались за ближайшим холмом. Как-то я увидел варана на открытом месте и стал осторожно приближаться к нему. Когда я был совсем близко, он оглянулся и мгновенно растаял в облачке пыли. Пришлось менять тактику.

Вечерами, когда вараны обычно выходили на промысел, я подбирался, крадучись, к солончаку и всякий раз спугивал двух варанов. Один — великолепный экземпляр, настоящий маленький крокодил — отступал с чувством собственного достоинства, не торопясь; другой, подросток, стремглав летел в нору. Случай помог мне поймать обоих.

Однажды, когда я подходил к солонцу, оттуда взлетел орел, зажав в когтях крупное бьющееся тело. Орел хлопал крыльями, набирал высоту, но делал это неуверенно, преодолевая сильное сопротивление жертвы. Затем птица резко снизилась, разжала когти, и прямо мне под ноги тяжело шлепнулся на гребень бархана тот самый варан, размерам которого я много раз удивлялся. Вероятно, орел устал бороться со свой жертвой. Жизнь едва теплилась в ящере, когти орла нанесли ему серьезные повреждения, разорвали кишечник, повредили почки. Варан лежал без движения, свесившись с гребня бархана. Однако он нашел в себе силы перепоясать меня хвостом.

На следующий день варан был еще жив, но по-прежнему лежал на гребне, свесив голову и передние лапы. Я наблюдал за ним в течение двух недель. Варан с необыкновенным упорством цеплялся за жизнь. И он выжил — раны заросли. При моем приближении варан ковылял к норе. В конце концов мне надоело наблюдать варана издали, и я решил его поймать. Выследить пораженное животное несложно, и, улучив момент, я выскочил из-за бугра и занял место у норы. Безусловно, я пошел по линии наименьшего сопротивления, решив изловить ослабевшее от ран животное.

Увидев, что путь к отступлению отрезан, варан замер, пристально уставившись на меня круглыми глазами. Будь он совершенно здоров, он неминуемо удрал бы в степь и, описав круг, через некоторое время вышел бы на прежнее место. Вполне возможно, что он не стал бы спасаться бегством, а просто бросился бы на меня и наверняка прорвался бы, так как я не имел даже палки, а хватать варана голыми руками весьма рискованно. Израненный, не окрепший после болезни, варан был слишком слаб. У него не было сил, чтобы бежать, и варан поступил иначе. Зашипев, разинул зубастую пасть и пополз прямо на меня. Он полз не слишком быстро, но и не медленно, полз, не сводя с меня глаз. Почти все животные испытывают необоримый ужас перед человеком, инстинктивно сознавая его превосходство. Варан тоже испытывал страх, но, преодолевая его, полз вперед.

Я неподвижно стоял у норы, варан остановился в двух метрах, зашипел и снова пополз вперед. Пораженный бесстрашием пресмыкающегося, я преграждал ему дорогу до тех пор, покуда крепкие челюсти варана не щелкнули в сантиметре от моего сапога, и тогда я посторонился. Варан неторопливо прополз мимо и исчез в норе.

Отдавая должное варанам, следует сказать, что они необыкновенно храбры, словно совершенно лишены нервов. Если змеи, особенно кобры, крайне нервозны, то вараны наоборот.

И все же я поймал этого варана. Я изловил его на следующий день ременной петлей. В неволе варан проявил редкое упорство. Посаженный в фанерный ящик, он целыми днями скреб его лапами, рвался на свободу, и в конце концов разломал ящик. Я пересадил его в новый, увернувшись от хлещущих ударов его хвоста; на варана новоселье не произвело никакого впечатления, и он продолжал настойчиво скрести фанеру, разрушая свою тюрьму. Восхищенный такой волей к жизни, я даровал ему свободу. Вынесенный задувал, ящер быстро пополз в степь. Мой хозяин, пожилой железнодорожник, давно наблюдавший за схваткой характеров, одобрительно произнес:

— Варан — это орел среди пресмыкающихся, лев!..

Мы поглядели, как этот «орел-лев» скользит все дальше и дальше, покачиваясь среди барханов, словно челнок на волнах. Мелькнуло песчаное облачко, и ящер скрылся из виду.

Вараны обычно питаются насекомыми и грызунами. Утром, пока еще солнце не слишком палит, они выходят на охоту. Знакомый ученый рассказывал мне, что однажды заинтересовался, почему вараны, поедая множество различных жуков, не охотятся на саранчовых. Ему пришлось наблюдать небольшого варана. Варан бегал по степи, гоняясь за саранчой. Верткая саранча ускользала от пресмыкающегося; варан стремительно бросался на насекомое, подпрыгивал, падал. За два часа он так устал, что мешком свалился на землю. Он поймал несколько саранчовых, но растратил массу энергии и, конечно, остался голоден. Вечером этот варан уже не обращал внимания на саранчовых. Преподанный жизнью урок был им усвоен.

Варанчик, которого я поймал, был точно таким же молодым несмышленышем. Преследуя насекомых, он неразумно растратил все свои силы и неосмотрительно поступил, удалившись от своей норы, поэтому я изловил его сравнительно легко. Мне давно хотелось выдрессировать варана или хотя бы приручить его.

Пойманный молодой варан и должен был подвергнуться соответствующей обработке. Я бился немало времени, но особых сдвигов не наблюдалось. Увеличивалось лишь количество рубцов на моих руках. Методы «кнута» и «пряника» чередовались, но варан по-прежнему не поддавался никакому воздействию. Помимо всего, он так кусался, что я был готов разорвать хвостатого злюку и удерживался от этого намерения с большим трудом. Однако постепенно варан привык ко мне, кусаться стал реже и даже хвост в ход пускал в исключительных случаях: например, когда я его гладил.

Если варан ел, его можно было беспрепятственно теребить за хвост, дергать за лапы, не рискуя потерять при этом палец. Однако едва обед заканчивался, нужно было держать ухо востро.

Мне так и не удалось выдрессировать варана. Слишком часто он выводил меня из душевного равновесия. Дух сопротивления, гнездившийся в этом упрямце, ежедневно давал о себе знать. Опытные дрессировщики говорят, что с животными приятно работать, они понимают требования человека и подчас «поправляют» его, принимая более верное решение. Собаки, лошади, слоны — «сами идут навстречу», «помогают» дрессировщику, работают в контакте с ним. Выдрессировать же пресмыкающихся почти невозможно. Хотя варан — существо наиболее «сговорчивое» из всех холоднокровных, но и он, по сути дела, всего-навсего лишь привыкает к кормящему его человеку и не кусает его только потому, что всегда голоден и слишком занят поглощением пищи, чтобы обращать внимание на что-либо другое. Само собой разумеется, это меня ни в коей мере не устраивало, и я долго еще безуспешно пытался приручить пресмыкающееся.

В конце концов нервы мои не выдержали, и пришлось выпустить ящера во двор, махнув рукой на дрессировку.

Я был в полной уверенности, что варан воспользуется многочисленными отверстиями в ограде и улизнет, избавив меня от дальнейших хлопот. Ящер действительно вскоре вырвался в степь, но к вечеру возвратился и, сердито шипя, бродил вокруг крыльца в ожидании ужина. Варан привык получать обильную пищу из моих рук. В степи он целый день гонялся за насекомыми и убедился, что отвык от этого нужного дела. Голодный и злой, он возвратился обратно и теперь настойчиво требовал пищи.

В благодарность за обильный ужин варан схватил меня зубами за пальцы, но не трепал и не сжимал челюсти, а просто держал меня за руку, словно гость, затянувший момент расставания. У варанов, как я уже говорил, хватка мертвая. Если начнешь вырываться, ящер еще сильнее будет сдавливать руку. Зная об этом, я лег на землю, терпеливо пережидая боль, стараясь не двигаться. Подержав меня минут десять, варан соизволил разжать челюсти и удалиться.

Подобный прием ящер повторил, когда я попробовал кормить его из рук. Полежав еще несколько раз на бугре, стискивая зубы от боли, я решил держаться от своего питомца на почтительном расстоянии.

Пытаясь приручить пресмыкающихся, я наблюдал за ними, изучал их несложную, но своеобразную жизнь. Все холоднокровные невероятные эгоисты. Варан мирится с присутствием человека лишь в тот момент, когда его кормят. Все пресмыкающиеся совершенно не заботятся о потомстве. Крохотные, едва появившиеся на свет змееныши расползаются в разные стороны, начинают вести самостоятельную жизнь. Подрастая, змеи постепенно приобретают известный опыт, он познается в упорной борьбе за существование.

Ранним утром пустыня сказочно хороша. Вишневый сок зари разлит по горизонту, небо лимонно-желтое, сероватое, голубое, за гребнями барханов лежат фиолетовые тени. Солнце едва оторвалось от края земли, косые лучи согревают остывшую за ночь землю. Наступила пора утренней охоты. Неподалеку зашевелился песок, и из норки выползла желтовато-серая длиннохвостая ящерица, сетчатая скаптейра. Сетчатая ящерка очень проворна, увертлива, подвижна. Тонкие пальцы пресмыкающегося оторочены роговыми зубчиками, помогающими бегать по сыпучему песку. Сетчатая ящерка может мчаться по пустыне как ветер, догнать ее трудно. Поэтому я не стал делать лишних движений, а, осторожно опустившись на колени, затаился за кустом.

Ящерица, нежась в лучах раннего солнца, повертела остроконечной головкой и заметила ползущую невдалеке чернотелку. Ящерица была молода и неопытна, поэтому она, не раздумывая, подобралась к насекомому и приготовилась к нападению. Жук чернотелка не из пугливых, природа наделила его весьма эффективным оружием. При приближении противника чернотелка оборачивается к нему задом и выпускает едкую жидкость с резким запахом. Сетчатая ящерка этого не знала и с ходу схватила чернотелку. Насекомое тотчас же использовало свое оружие. Это произвело на ящерку ошеломляющее впечатление. Она взвилась высоко в воздух, мигом выпустила чернотелку и покатилась по песку. Поднявшись на ноги, ящерка широко открыла рот и замотала головой — казалось, она взывает о помощи. Очевидно, жидкость, выпущенная чернотелкой, сильно обожгла пресмыкающееся. Ящерица извивалась, трясла головой, терлась ртом о песок, о деревце. Движения ее были так комичны и настолько похожи на человеческие, что я не мог сдержать смеха, и куст саксаула, за которым я прятался, заходил ходуном. Не случись с ящерицей такой беды, она мгновенно бы исчезла, но сейчас ей, видимо, было слишком плохо, и она не обратила никакого внимания на тревожный шум.

Так продолжалось минут десять, после чего измученная скаптейра «упала в обморок». Я покинул свое убежище и ушел в пески. Вечером, возвращаясь назад, я увидел на этом же месте свою старую знакомую. Она уже вполне оправилась после пережитого и гонялась за мухами. Поблизости ковыляло несколько чернотелок, но ящерка теперь старательно их обходила, уступая дорогу. Так приходит опыт. С возрастом пресмыкающиеся накапливают его, но их слабая память не в состоянии удержать всего.

«Эгоизм» пресмыкающихся заключается и в том, что они совершенно не передают накопленный опыт своим сородичам или потомству. Бросая детенышей на произвол судьбы, пресмыкающиеся предоставляют им возможность самим заботиться о себе, чем разительно отличаются не только от высокоорганизованных млекопитающих, но и от птиц. В Туркмении водится сарыч-канюк, которого часто называют курганником. Эта ржаво-бурая хищная птица — великолепный охотник, совершающий дерзкие набеги в пески. Крайне прожорливый, канюк истребляет несметное количество песчанок, сусликов, хомячков. Безжалостный враг мелких зверьков и птиц, канюк в то же время является примерным семьянином, ревностно охраняет своих птенцов, оберегает их от опасности и терпеливо обучает искусству охоты. Птенцы канюка, выучившись летать, сопровождают родителей в разбойничьих набегах на окрестности, перенимают опыт старшего поколения. Птицы учатся не только у своих родителей — они очень быстро перенимают полезное друг у друга. В Англии много лет подряд молочницы по утрам оставляли на улице бутылки с молоком. Большая синица научилась откупоривать картонные крышки бутылей, и в короткое время этот способ стал известен и другим синицам. Торговцы молоком попали в затруднительное положение и спаслись от убытков только тогда, когда некий изобретатель сконструировал особую крышечку для бутыли, с которой синицы уже ничего поделать не могли. У пресмыкающихся подобные способности отсутствуют, о чем вообще-то жалеть не приходится, ибо в таком случае змеи сделались бы во много раз опаснее.

Лаборант старается не повредить хрупкие зубы змеи

Индийских факиров, заклинателей змей, подчас несправедливо считают ловкими манипуляторами. Немало ходит рассказов о том, что они стараются каким-либо образом обезвредить своих питомцев, вырывают у них ядоносные зубы. На самом деле это искусные дрессировщики, люди редкого мужества. Они досконально изучают повадки своих страшных подопечных, стараются работать с ними, когда пресмыкающиеся находятся в спокойном состоянии (а следовательно, медлительны и не агрессивны). Давно известно, как действует на змей музыка. Особенно «музыкальны» кобры. Нужно сказать, что кобры самые нервные, неуравновешенные и впечатлительные натуры среди ядовитых змей, и именно на них музыка действует успокаивающе. Обычно, завидев человека, кобра приподнимается над землей, раздувает капюшон, раскачивается, готовясь к броску. Услышав тихую музыку, она застывает, постепенно капюшон змеи сжимается, она впадает в странное оцепенение. Когда музыка обрывается, змея постепенно приходит в себя. Через некоторое время эта же самая кобра готова с молниеносной быстротой бросаться на людей, развертываясь подобно стальной пружине.

Заклинатели змей в Индии и других странах почти не выступают без флейты или дудочки. Заслышав знакомую мелодию, кобры выползают из корзин и, как зачарованные, слушают музыку. В этот момент, когда пресмыкающееся находится в состоянии своеобразного гипноза, дрессировщик-заклинатель может брать змею в руки, подносить к губам, вешать на шею, словно веревку. Дрессировщики избегают резких движений, опасаясь вывести змею из транса. Если это случится — спасения нет. Вообще кобры — удивительные существа, поистине все зависит от их настроения. Известны случаи, когда кобры не кусали бравших их людей. В Туркмении шофер, приехавший в пустыню впервые, голыми руками спокойно снял с дерева двухметровую змею и не поверил, когда я сказал ему, что это кобра. У моего знакомого долгое время жила «ручная» кобра. Она узнавала хозяина по походке и не раздувалась, когда он подходил близко. Если же приближался другой человек, кобра тотчас занимала оборонительную позицию. Змея настолько привыкла к хозяину, что тот рисковал брать ее в руки. Осторожно, медленным движением он сажал кобру за пазуху, змея обвивалась вокруг талии, облизывала кожу тонким раздвоенным языком. Я как-то спросил, какое он испытывает в этот момент ощущение; на что он, лукаво улыбаясь, ответил:

— Неприятное... Не верите — можете попробовать.

Действительно, нужно обладать отвагой, железными нервами, чтобы проделывать со змеей подобный эксперимент! Кстати, никакой музыкальный инструмент мой знакомый не применял.

Быстро миновала весна. Растения-однолетки — песчаная осока и пырей — высохли под жгучими лучами солнца, превратились в порошок, а порывистый душный ветер рассеял его по степи. В песках, начинающихся сразу за разъездом, не видно никакой зелени — сплошная серо-желтая, местами бурая пелена и только кое-где чахлые искривленные растения, веками приспосабливающиеся к тяжелым условиям. Кое-где виднеется саксаул, раскинувший под землей корни. Они протянулись далеко в поисках недостающей влаги. Каждое растение решает водную проблему по-своему: листья некоторых покрываются белым пушком, задерживающим испарения; солянки, растущие поблизости от солончаков, покрываются соляной коркой. Корни многих растений одеты в плотный чехол из цементированного песка, он защищает их от гибели при выдувании.

Дует раскаленный, знойный ветер, ветер пустыни. Мой хозяин, старый железнодорожник, показывает на едва заметные точки, скачущие по песку:

— Семена. У них два волоска, как пружинки. Поскачут-поскачут да где-нибудь зацепятся.

Из-за сарая на полусогнутых лапах вывалился варанчик, подпрыгнул, схватил на лету какое-то насекомое и тотчас его проглотил. Хозяин помрачнел и, поглядывая куда-то поверх моей головы, осведомился, когда кончается мой отпуск. Вопрос был задан, конечно, не только из вежливости. Хозяин ненавидел варана, панически боялся его изогнутых зубов и сильного бичеобразного хвоста. И лишь неписаный закон гостеприимства охранял злополучного варана от гибели.

Мой отпуск действительно истекал. Дела свои я в основном закончил и доживал на железнодорожном разъезде последние деньки, казавшиеся моему угрюмому хозяину вечностью. Строго говоря, хозяин был прав. Пожалуй, он, несмотря на мрачную внешность, обладал ангельской кротостью. Мои питомцы принесли ему массу неприятностей. Они постоянно вырывались из ящиков, клеток и вольер, шуршали на полу, разгуливали по двору, повергая хозяина в ужас. Особенно осторожен он стал с тех пор, как произошла небольшая, на мой взгляд заурядная, история с флажком.

Поезда по нашей ветке проходили редко, но встречать их полагалось со специальным железнодорожным флажком. Два флажка — желтый и красный — хранились в кирзовом футляре, напоминающем отделенные от ложа стволы охотничьего ружья. Красный флажок — сигнал аварии, неисправностей — никогда не использовался, и хозяин оставлял его вместе с футляром дома. Человек он был крайне флегматичный и не хотел усложнять себе и без того сложную жизнь. Желтый флажок обычно весь день покоился за голенищем хозяйского сапога, путешествуя с ним повсюду; вечером хозяин аккуратно запихивал его в футляр.

Однажды вечером железнодорожник, по обыкновению, достал из-за голенища свернутый желтый флажок и стал водворять его в футляр. Флажок почему-то вошел не сразу, задержавшись на половине, потом выскочил обратно. Хозяин не принадлежал к категории людей, любящих по всякому поводу удивляться. Он просто решил, что флажок сам выпал из наклоненного футляра. При повторении операции флажок влез в футляр на четверть и снова выпал, а затем из футляра послышался характерный звук, заставивший хозяина совершить саженный прыжок назад. Куда только девалась его постоянная флегматичность? Футляр упал на пол, а из него показался маленький полоз.

Полозы — змеи неядовитые, но невероятно злые и драчливые. Полоз погнался за хозяином по комнате. Перепуганный железнодорожник, с грохотом опрокидывая табуретки, забегал вокруг стола, но вскоре осознал бесполезность подобного занятия, взгромоздился на стол и тонким голосом стал взывать о помощи. «Помощь» подоспела через полтора часа, потому что я в это время находился далеко в степи и, естественно, не мог услышать доносившихся из дома воплей. Войдя в дом, я с трудом снял хозяина с импровизированного наблюдательного пункта. Виновник же происшествия бесследно исчез, по-видимому воспользовавшись щелью в полу. После этого события хозяин еще более помрачнел и с нетерпением дожидался моего отъезда.

Страх перед змеями в южных районах Средней Азии велик. Местное население боится всех змей, как ядовитых, так и безвредных. Объясняется это отчасти неумением различать разные виды змей, отчасти тем, что в недалеком прошлом много людей гибло от укусов не только ядовитых, но и неядовитых змей, так как практиковались своеобразные методы лечения, заимствованные у знахарей и шарлатанов. Старики рассказывали, что руку или ногу укушенного змеей зашивали в свежеснятую шкуру барана. Зачастую начиналось нагноение, гангрена. Лечение каленым железом далеко не всегда давало желаемые результаты и большей частью только калечило пациентов.

К концу моего отпуска варанчик значительно вырос, окреп, стал еще сильнее и проворнее — настоящий сухопутный крокодил. Меня он по-прежнему терпел, придерживаясь политики нейтралитета. Как-никак каждый вечер варан получал даровой обильный ужин, а ради этого стоило и потерпеть. Но к железнодорожнику он относился без должного почтения, памятуя удар палкой, полученный еще при первой встрече. Едва железнодорожник появлялся во дворе, варан выскакивал из-за сарая и, разинув пасть, мчался вперед, шипя, как подбитый снарядом паровоз. Я, конечно, не мог забрать варана с собой в Москву. А он привык к регулярной кормежке, обленился и считал себя полноправным властителем окрестностей; каково-то будет хозяину оставаться один на один с норовистым ящером? Я не сомневался, что не пройдет и десяти минут после моего отъезда, как варан получит несколько зарядов дроби. И поэтому перед отъездом унес варана далеко в степь и отпустил.

В поезде я очутился в шумной компании. Возвращавшиеся с практики студенты пели так, что дрожали стекла.

Я протиснулся на свое место. Рядом со мной на скамейке примостилась личность в сером плаще. Маленькие глазки личности подозрительно катались из стороны в сторону, как ртутные шарики.

Вскоре «старожилы» ушли в вагон-ресторан, я прилег отдохнуть, а личность с усердием вчитывалась в передовую статью местной газеты. Утомленный жарой, я задремал под размеренный стук колес. Проснулся я от какого-то шума. Дверь купе была захлопнута. «Личность» с перекошенным бледным лицом, скорчившись в углу, негромко выла от ужаса и боли, вытянув подальше кисть руки, в которую впились два небольших полоза.

Мне сразу все стало ясно. «Рыцарь плаща и кинжала», прельстившись лаковым блеском чемоданчика, запустил в него дерзкую руку, и полозы, обозленные длительным заключением, тотчас ответили по-своему на столь неожиданное вторжение. Злополучный вор, решив, что укололся о какие-то иголки, извлек свою бедную руку из чемодана и, увидев змей, едва не лишился рассудка от ужаса. Я осторожно отцепил полозов, водворил их на место и спокойно попросил парня замолчать, ибо шум вряд ли в его интересах. Парень смолк, но, взглянув на него внимательнее, я понял его состояние. Парень был явно уроженцем здешних мест, и поэтому, как все аборигены, до судорог боялся пресмыкающихся.

— Я... сейчас... умру, да?

— Сто лет проживешь, если воровать перестанешь. В глазах паренька промелькнуло недоверие, он робко спросил:

— А может, в милиции... лекарство найдется... врача вызовут, все-таки жизнь сохраню.

Вряд ли какое-нибудь дитя преступного мира согласилось бы на такое дело — просить лекарства... в милиции. Но у парня буквально волосы прыгали от страха.

Я успокоил паренька, как мог, внутренне посмеиваясь. Промыл его раны марганцовкой и обещал замять дело с одним уговором — ничего больше не тащить и молчать. Парень клятвенно заверил меня и в том и в другом. И я отпустил ему прегрешения: мне тоже не хотелось придавать инциденту огласку.